Впервые в скучном течении истории человеческой расы появилась возможность существования счастья.

For the first time in the soggy stream that's history to the human race, it's possible that happiness exists.

Эта цель, о которой столько говорили и которой так тяжело достичь, была неуловима, как солнечный зайчик, непостижима, как любовное томление.

This goal, repeated many times and sought so heavily, has been ungraspable as sun motes, unattainable as a loved one's sigh.

Так почему человечеству, хорошему в своей основе, незнакомо счастье?

What makes Mankind, basically good beings all, such strangers far to happiness?

Богатый безумствует в своем богатстве. Бедный выглядывает из каждой щели. Но богатство ничего не даёт, и золотые жилы иссякли. Ребёнок надеется стать счастливым, когда вырастет, а став взрослым, хочет, чтобы он был счастлив, как ребёнок.

The rich man geysers out his wealth. The poor man peers in every crack. But wealth buys nought and crevices are bare. The child hopes he will realize it when grown and, grown, wishes he were happy as a child.

Мы всё понимаем - но, подобно осенней паутине, понимание - ничто. Мы женимся на самых совершенных девушках и выходим замуж за самых замечательных мужчин - и плачем всю жизнь: Почему мы не сделали по-другому? Почему мы несчастны?

We grasp it but like gossamer, it's nought. We marry a most perfect girl or man and then throughout our lives weep to make the other make us glad.

Постоянно искали, но редко находили, и нет таких богатств, драгоценностей и дворцов, на которые можно купить простое счастье.

Often sought, but seldom found, there are no riches, gems or palaces as valued as mere happiness.

Но слушайте! Счастье - здесь, прямо на кончиках наших пальцев, ожидая только магических слов "Начало сессии", чтобы появиться.

But listen! Here is happiness, just at our finger tips, awaiting only magic words "Start Session" to begin its quest.

И подобно нам, спешащим сквозь дождь на предстоящий праздник, в процессе одитинга наше счастье побеждает, проходя сквозь призраки наших "грехов".

But like we walk through rain toward a banquet ball, our happiness in processing is gained by passing through the phantom shadows of our "sins".

Что делает всех людей несчастными?

What has made all Man a pauper in his happiness?

Нарушение человеком обычаев его расы, его группы, его семьи!

Transgressions against the mores of his race, his group, his family!

Нас слишком мало беспокоит то, что эти обычаи существовали или существуют. Именно нарушение порождает обман.

We care but little what these mores were or are. It was transgression did the trick.

Мы соглашаемся с незыблемостью морали - и, легкомысленные, мы нарушаем границы или грешим "по уважительной причине", и вот мы уже тайком тянем за собой первые безрадостные отмели страдания.

We agree to fixed moralities and then, unthinking, we transgress, or with "good cause" offend, and there we are, the first dull bars of misery draw stealthily behind us.

И так мы блуждаем в несчастье, преступая всё больше границ, соглашаясь с новыми обычаями - и нарушая их, и попадаем в мир, где нет солнца, попадаем в ловушку собственных слёз, и сожалений, и неудач.

And as we wander on, transgressing more, agreeing to new mores and then transgressing those, we come into that sunless place, the prison of our tears and sighs and might-have-beens, unhappiness.

Ключ ко всем нащим овертам - общие действия. Чтобы получить рецепт страдания, нужно согласиться с тем, что должно быть, а потом разбить вдребезги чары честных поступков.

Mutual action is the key to all our overt acts. Agreement to what ought to be and then a shattering of the troth works all the spell that's needed for a recipe of misery.

При этом должна быть боль. Так мы договорились. Так как боль обуздывает и предупреждает, заставляет замолчать, не позволяет действовать.

There must be pain. So we agreed. For pain restrains and warns, shuts off, forbids. But goodness now must then consist of bringing in no pain.

Общее движение основывается на согласии. А потом мы противоречим и разделяемся, и, таким образом, не связаны более - не ограничены какими-то пределами, и храним изнанку наших мыслей, в глубоких шрамах от разбитого доверия. Мы разрушили доверие и сказали: "Так было".

Mutual motion is agreed. And then we disagree and part and so are tied no more – tied not save back there in our minds, with scars of broken faith. The faith we broke, and said it had to be.

Мы все согласны ощущать солнце - и потом возмущаемся, что оно обжигает. Все согласны целоваться и любить - а потом боимся, что боль будет сопровождать пробуждение.

We all agree to feel the sun and then protest it burns. We all agree to kiss and love and then are startled that such pain can follow in that wake.

Общее движение правильно до тех пор, пока наша жестокость не поведёт нас к гибели.

Mutual motion is all right – until we act in cruelty to the rest.

Связав себя соглашениями и правилами поведения, мы отваживаемся быть жестокими с теми, кто сжимает нас в стальных объятиях обещаний.

Tied by agreements and co-actions, we dare be cruel to that to which the hard steel clasps of promises have bound us.

И так будучи жестокими к части себя - к продолжению себя в паре или группе - мы с удивлением обнаруживаем потом боль в себе.

And so in being cruel to part of self-extended self as in a couple or a group – we then find pain in self with great surprise.

Теперь последовательность овертов легко понять. Сфера ограничена. Это началось, когда мы впервые допустили жестокость к другим, к тем, которые связали нас обычаями или правилами поведения.

The overt act sequence is simple now to grasp. The scope is limited. But it began when we first had a cruel impulse to others bound to us by mores or co-acts.

Почему человек испытывает боль в своих собственных руках, когда бьёт по рукам другого?

Why does one suffer pain in his own arm when he or she has struck another's limb?

Потому, что жестокий импульс разбивается об оковы некогда существовавших обещаний, связавших нас с другими.

Because the cruel impulse has been a break of bond with others where pledge once lived.

Оверт - это единственное, что может принести боль самому человеку, это жестокое действие, которое нарушает то, с чем мы согласились.

The only overt act that can bring pain to self is that cruel act which then transgresses things to which we had agreed.

Если часть взаимодействий с группой или человеком в вашей жизни находится в согласии со всеобщим выживанием посредством некоторых определённых правил, а потом становится безжалостной и нарушает их - вы получаете боль.

Share action with a group or person in your life, agree to mutually survive by some specific code and then be cruel to them and so transgress and you'll have pain.

Все человечество и каждый человек существуют по общепринятым правилам и стараются придерживаться их. Возможно, эти правила хорошие, возможно - плохие, но это те правила, которые существуют.

All Mankind lives and each man strives by codes of conduct mutually agreed. Perhaps these codes are good, perhaps they're bad, it's only evident they're codes; Mores bind the race.

Затем происходит взаимодействие. Намерение и движение в согласии. И в случае успеха и выживания приходят к единству.

Co-action then occurs. Thought and motion in accord. A oneness then of purpose and survival so results.

Но тогда нарушения - против правил. И поэтому правила соблюдались, любые существовавшие правила, и человек находил поддержку в обществе людей, он сдерживал себя и к тому же входил в границы, в которых нет места веселью и чувству свободы в его сердце.

But now against that code there is transgression. And so because the code was held, whatever code it was, and Man sought comfort in Man's company, he held back his deed and so entered then the bourne in which no being laughs or has a freedom in his heart.

Так опускается занавес над яркостью дня и смеркается - все милые подробности скрываются в облаках тумана. Наше счастье умирает из-за того, что у каждого есть злые поступки, о которых он не может рассказать.

So down the curtains come across the brightness of the day and dull-faced clouds enmist all pleasant circumstance. For one has evilly transgressed and may not speak of it for fear all happiness will die.

И так мы прячемся от дневного света и попадаем в беспросветный мрак. И запечатываем в самых глубоких тайниках причины, по которым мы не смеем смотреть в глаза своим друзьям.

And so we shut ourselves from off the light and enter grey-faced gloom. And seal within our deepest vault the reasons why we dare not face our friends.

И впоследствии мы продолжаем обвинять других в своей гибели, и, подобно костлявому чучелу жреца, чья ряса давно превратилась в отвратительные лохмотья и загрубела от жертвенной крови, указываем дорогу в ад тем, кто губит.

And afterwards we go on making others guilty with the rest, when like some scrawny scarecrow of a priest whose tattered filthy robes are rough with sacrificial blood, we point the way to hell for those who kill.

А глубоко внутри нас скрывается растущая боль. И потом, в конце, мы не сможем даже молиться.

And deep within us secret gnawings ache. And then at last we cannot even cry.

Что касается дороги в ад - человек очень изобретателен в изображении ужасов, отмечающих его образ действий и путь.

The road to hell – Man's very good at painting ugly signs that point its course and way.

Что касается дороги в небеса - человек часто туда стремился, но никогда ещё не попадал - больше похоже на то, что он нашёл это "другое жилище".

The road to heaven – Man's often sent but never yet arrived – more like he found the "other place".

И теперь дорога эта широко открыта - в Саентологии.

But now a road that's wide has opened up – in Scientology.

Проверка на безопасность и исповедь, которая умело проводится одитором, может раскрыть напряжение, возникшее из-за нарушений, и дать ему изливаться до тех пор, пока ад не иссякнет.

The meter and the process check, when done by auditors with skill, can open up transgression's rush and loose a cascade out until hell's spent.

И настанет день, когда на утренней розе вновь засверкают капли росы.

And day will once more have a drop of dew upon the morning rose.